ещё менее осознаваемое, чем тревога. Оно стимулируется
информационным пространством вокруг, демонстрирующим больных детей, людей в беде, людей малообеспеченных, инвалидов и всех, кто стал жертвой произвола государственно-частной машины. А таких за последние пару десятилетий в России, как может показаться, стало большинство. Человек, у которого всё благополучно – по мнению других, или даже по его собственному мнению, – как будто становится обязан принимать участие в жизни менее благополучных. Подписать петицию, дать денег, не остаться равнодушным. Действительно, в гражданском обществе именно гражданская инициатива решает множество проблем. Но отдельный человек не может бесконечно подписывать, бесконечно выплачивать всем, кто просит у него. Рефлексия сознательного гражданина может ввести его в состояние вины за то, что он не подписал петицию о розыске пропавшего, об установке пандуса, о помиловании не известного этому гражданину человека. Как будто он оказался безучастным, жёсткосердечным. Между тем, легитимность и источники таких подписей могут вызывать сомнение. И в итоге, подписав, человек, предотвратив чувство вины, может испытать тревогу по поводу ряда возможных последствий. Сомнение в достоверности, приведшее к отказу от совершения поступка, оборачивается виной за его несовершение. Ведь деятельность эта по сути политическая, завуалированная подростковыми посылами вроде «ладно, чего тебе стоит?..»